— Когда я ее встретила, — шагала рядом Лика, — она была униженная, потерянная, отчаявшаяся. У нее не осталось надежды, и я дала ей новую… Все люди заслуживают надежду тогда, когда она им нужна больше всего. Все, без исключения.

Слова невидимыми молоточками дробили по мозгам — такие хорошие, добрые, правильные, будто рядом со мной шагала заботливая старшая подружка. Жаль только, что я больше не мог в это верить.

— Именно поэтому я дала надежду и тебе — на том приеме, при раздаче благословения. Однако если бы я знала, что ты с ней сделаешь, я бы не стала этого делать. И больше не буду. Ты, — глядя мне в глаза, своим игрушечным голоском добавила она, — больше не заслуживаешь надежды. Ты теперь исключение.

Мне нечего было на это ответить — да я больше и не хотел с ней говорить. Как спасение, впереди замаячили ржавые ворота со старой вывеской “Райская гавань”. Так и подмывало нацарапать пониже “оставь надежду всяк сюда входящий”.

— А вот, кстати, и Беатриче, — довольно заметила Лика. — Как вовремя.

Сверкая фарами, из-за поворота вынырнул черный внедорожник и остановился у входа.

— Привет, шлюшка! — хмыкнула с водительского места Би.

— Как всегда хамишь, — Лика с улыбкой покачала головой. — Ты безнадежна… Ну что ж, — она повернулась ко мне, — надеюсь, ты надолго запомнишь эти пару дней.

Я уже не мог видеть ее улыбку — такую милую и одновременно такую лживую. Оказалось, Ангел Надежды мог не только давать надежду, но и ее забирать.

Не прощу.

Отвернувшись, я закинул сумку на заднее сидение, а сам приземлился на соседнее с водительским кресло.

— Держи, — Би тут же протянула мне мой потертый медальон.

Заставив болезненно поморщиться, цепочка скользнула по синякам на шее, оставшимся после атласной ленты. Тонкая позолоченная пластина, нырнув под майку, на миг обожгла холодом грудь. Би надавила на педаль и вывернула руль как заправский гонщик. Подняв на дороге пыль, машина лихо развернулась и помчалась прочь, оставляя лагерь и стоящую у ворот Лику позади.

— Не люблю шлюшек, — бросила в тишину салона Би. — Сегодня она тебе улыбается, а завтра подставит. Инфантильная лицемерка. Обещает больше, чем может дать, и никогда не расстраивается, если не получается сдержать обещание…

За окном проносились кусты и деревья, сливаясь в сплошную зеленую полосу.

— С тех пор как Сэл свалил, она стала одним из основных ангелов, заманивающих раю новую паству. Нашептывает им, что есть надежда, что о тебе позаботится кто-то другой, что все будет по-твоему без твоего участия… Но так не бывает! Сделать свою жизнь лучше человек может только сам, а все ее обещания лишь сказочки для лентяев и тупиц. А ее надежда — просто шлюха.

Салон снова окутала тишина. Би не спрашивала, как я провел эти дни — хотя ответ и так был очевиден: для этого не надо было даже залазить ко мне в голову, все читалось по моему лицу. Я молча отвернулся к окну. Заросли вокруг становились все реже — с проселочной дороги машина приближалась к трассе, стремительно удаляясь от лагеря. Очень некстати вспомнилось, как мне говорили, что я могу унести оттуда что угодно. Как в насмешку, взгляд упал на оттопыренный карман.

Засунув внутрь руку — скорее машинально, чем осмысленно, — я вытащил резинку. Янтарный волос обвился вокруг красного бархата, сверкая даже ярче золотистой каймы. Точно так же я держал эту резинку в руке тогда в столовой. Я отлично помнил, как потом принес ее на берег, как сверкали на солнце распущенные янтарные пряди, и горели глаза. Помнил, как эта резинка сжимала косу и скользила по обнаженной груди, когда мы ночью занимались любовью. Но сейчас все приятные воспоминания казались отравленными, словно кто-то залез в мою голову и передвинул в ней все вверх дном, исказив до неузнаваемости. Я с досадой стиснул резинку в руке. И что мне с этим делать? Что вообще теперь со всем этим делать?

— Можешь оставить на память, — сказала Би, явно отвечая моим мыслям, — если тебе нужны эти воспоминания.

Дыхание перехватило, будто мне опять накинули на шею удавку — этим невозмутимым всезнающим тоном и парой небрежно брошенных фраз. Высунув руку, я вышвырнул резинку в окно — так далеко, как только мог, чтобы больше никогда к ней не возвращаться. Даже в мыслях.

Не прощу.

— На будущее, малыш, — спокойно заметила рядом Би, — не спеши доверять кому попало — так тебя легко обмануть. Вокруг полно тех, кто воспользуется твоим доверием.

И правда — полно. Даже она не была исключением. Я медленно повернулся к ней.

— Ты знала, что все будет так?

— Зато теперь, — не отрываясь от дороги, произнесла она, — ты знаешь, как действует рай. И каковы их соблазны.

Это “зато” царапнуло как ржавая проволока.

— Ты знала, — сухо уточнил я, — что будет так, и все равно отправила меня туда?

— Малыш, не драматизируй. Ничего страшного они с тобой не сделали.

— То есть, по-твоему, — еще суше продолжил я, — ничего страшного?

Ничего страшного — поверить человеку и потерять эту веру? Ничего страшного — разочаровываться в людях? Она ведь могла меня от этого оградить.

Би слегка нахмурилась.

— Кто ж виноват, что тебя легко поиметь. У тебя на лбу написано “поимейте меня, пожалуйста”. Ты лезешь помогать там, где это не нужно, только потому что кто-то изображает, что нужно помочь. Запомни уже раз и навсегда: те, кто требуют помощи, чаще всего ее недостойны. Достойны ее те, кто о ней даже не просят.

Меня уже просто поколачивало и от непрошеного психоанализа, и от этой наставительной интонации. Если бы Би умела предсказывать будущее, на этом моменте она бы, наверное, замолчала.

— Тебе есть еще над чем работать, — въезжая на трассу, подытожила она, словно все произошедшее было исключительно для моего блага. — Но сейчас главное, что ты понял методы рая, а значит, сможешь выполнить одну мою…

— Нет, — перебил я.

— Что?..

Она повернула голову.

— Я не буду больше исполнять твои поручения, — сказал я.

В ее глазах вспыхнули ярко-красные огоньки, которые я часто видел, когда мы с ней спорили или ссорились.

— Можешь испепелить меня, если хочешь, — добавил я. — Мне плевать.

В это мгновение мне и правда было плевать. Хмурясь, Би отвернулась к дороге.

— Хочешь уйти?

По салону расползлась тишина, и точно такая же тишина царила в мыслях.

— Не знаю, — ответил я. — Мне нужно время, чтобы решить. Но пока не решу, я больше не буду исполнять твои поручения. По-моему, ты не желаешь мне добра.

Ее острые ногти ударили по рулю — со стороны казалось, что слегка, но остались царапины.

— Малыш, я не знаю, кем ты меня видишь: мамочкой, опекуншей, старшей сестрой или кем еще, — но это ты придумал сам. Я никогда не давала тебе повода так думать.

Цепочка медальона, казалось, давила на синяки. А ведь и правда… Безумно бесило, что она всегда выходила правой. Столько раз ее называли моей “хозяйкой” и я столько раз сердился из-за этого, что сейчас даже жалел, что это не так. Человек должен всего добиться сам — такова ее философия, и из своих проблем выкарабкиваться тоже должен сам. Би ничего мне не обещала и ничего не давала, кроме медальона и уверенности — уверенности, что справлюсь со всем и без нее. Если подумать, она и никогда не была моей “хозяйкой”, а значит, я никогда в полном смысле не мог на нее положиться. Иллюзия… Еще одна иллюзия, которую придумал сам.

— Тогда я вообще не понимаю, зачем ты мне нужна…

Это можно было даже не произносить. Она бы все равно прочитала в моей голове.

Остаток пути мы проехали молча и так же молча расстались у моего подъезда. Забрав сумку, я вышел из машины, и Би тут же поехала прочь. Провожая ее глазами, я снял с шеи медальон. Старинная пластина заискрилась золотом на солнце. Немного подержав в руке, я положил ее в карман.

Однажды мне сказали — помнится, это был Марко, — что фамильярами Би становятся либо гении, либо самоубийцы. Теперь я точно знал, что я не гений. Понятно, почему она выбрала меня: идиоты, готовые пожертвовать собой, на дороге не валяются. И если у меня на лбу и правда читалось “поимейте меня”, то она делала это даже чаще других.